Партизанская речка

Солнце — оно для всех ласковое. Для бедняка оно дороже всего. Кто его приласкает, кто пожалеет? Только солнышко. А горы — они хитрые. И не стыдно им — стали стеной высокой, защитили богатеев от холодных ветров. На берегу морском дворцы выросли.

Богатому солнца не надо, он его боится, прячется, по земле-то ходит с крышей на палке. Отчего его бояться? Оно ласковое, жизнь всякому дает. Бедняку горы мало помогали. Бедняка горы мучили. В пургу, в метель, в холод, буран на горах высоких тяжело. Чабаны, пастухи на ласку гор не рассчитывали. Сколько раз сердце ударит, пока в гору идешь? А они, богатые, там, внизу живут, им не страшно. Они любовались горами, головами качали. Какие высокие, как красиво! А чабану в горах тех тоска была.

Высоко на Бабуган-яйле стоял кош — овечий загон. Жил там пастух. От всей семьи у него только и осталось радости, что сынок. Быстрый, юркий, как ящерица. А смел — даже гор не боялся. Старик-отец скажет:

— Ты, сынок, с горами не играй, они коварные. Где не ждешь, камень сорваться может и убить, не спросит, кто ты такой. Ты, сын, бойся гор. С них ветер срывается злой, колючий, и туманы в горах родятся. Ты, сын, бойся гор.

А ему ничего. Прыгает с камня на камень, помогает отцу чужое стадо беречь.

Рос и креп мальчик. В злую землю уходил старый чабан, сердце стучало глухо. Всю жизнь чужое стадо пас, всю жизнь на чужое богатство глядел, как оно росло и множилось. Искал он ушедшего от стада барашка, карабкался по горам, погубил здоровье.

И вдруг даже туда, в горы, пришла летучая весть — кончилась власть богатеев. Внизу дворец опустел, тишина. Ждет молодая крымская земля нового хозяина. А чего его ждать? Он здесь. Или там внизу — тот, кто работает на виноградниках, или тот, кто здесь в горах, пусть даже старый чабан, — он хозяин.

Как понять это ему, старику? «Не может быть, чтобы я стал хозяином такого стада, для чего оно мне? — думал. — Что я буду с ним делать?»

Как понять старому чабану, что он может теперь с гор сойти вниз? Он все отдал горам.

Исчез сынок, ушел к людям вниз правду узнавать. И правду принес суровую — чтобы стать хозяином всей земли, опять драться надо. И, как мог, как умел, мальчик рассказал старику:

— Уйду, — говорит, — драться буду, чтобы хозяевами на всей земли были и другие пастухи. И ещё новость тебе, отец, скажу — сейчас я уйду к людям крепким, сильным и храбрым. Уйду к тем, кто себя, называет чудным словом — партизаны. Не гневайся на меня, отец, я тебе помогать буду. Вот увидишь, я тебя не оставлю, ты только береги всех овечек. Ты раньше искал барашка, отбившегося от стада, из страха перед хозяином, а теперь ищи для себя, для нас всех. Не умею я все тебе рассказать, отец. Но только уйду к ним, драться вместе с ними буду за наше счастье.

Шли дни. В туман, в буран услышал старый пастух, привычным ухом осторожные шаги. Это не сын, а многоножье. Кто идет? Всё ближе, ближе шаги. И вдруг спокойный голос:

— Здравствуй, отец, я пришел, друзья мои пришли. Ой, отец, мы сами буран на земле сделали. Вот теперь я понял слово — партизаны.

В маленьком тесном шалаше оказались люди. Вот они — партизаны.

— Сейчас есть будете, — сказал старик спокойным, привычным голосом.

Он стал кормить чужих ему людей. Почему чужих? Раз сын привел — значит, свои. Они расспрашивали старика о тропках, дорогах, о каменных завалах, о ямах, в которых можно спрятаться от зноя и холода. О том, как можно услышать крик птицы и что он означает, есть ли птицы, которые могут предупредить об опасности. Все рассказал старик. И по какой тропке идти, и по какой не надо. И как камни сложить, чтобы гнев каменный обрушился на голову врага. Понравились людям, пришедшим снизу, слова старика. О гневе каменном хорошо он сказал. Но ведь гнев каменный без человека не бывает.

— А ты сердце свое сделай каменным, — сказал старый пастух, — пусть оно будет глухо к жалости, сейчас жалеть не время. Нас не жалели.

Он показал свои жилистые руки, искривленные пальцы, не похожие на человеческие, как корневища какие-то.

— Мне моими руками страшно было детскую головку сына держать.

И ушли люди. Указал он им на речку, а в ней вода самая чистая, самая здоровая. Партизаны похвалили её, постояли у ее головы. Многое рассказал о ней старик — уж какая она холодная летом, теплая зимой, чистая и смелая.

— Смотри, какие камни промыла, себе дорогу сделала. Ей бы век наверху быть, да она к людям торопилась. Людям без воды не жить. Боролась она с камнями — не боялась, с морозом боролась. Такую речушку льдом не скуешь, не закроешь на замок: такая вода людям нужна. Бормоча, гневаясь, речушка все побеждала и к людям шла.

Радостно стало речке. Еще шире она разлилась, спасибо, мол, старик, что обо мне доброе слово сказал.

И за то, что полюбили ее партизаны, как речка помогала им! Ведь бабы все внизу, а мужики наверху. А тут враги надвинулись со всех сторон, хотят счастье у людей отнять. Дорога в горы отрезана. Остались партизаны без хлеба. Сидят на берегу речки, думу думают. Речка вдруг что-то забормотала. Как её поймешь? И только пастушонок, который пошел попросить хлеба для партизан, все понял. Он посоветовал бабам:

— Вы хлеб на капустный лист положите и прямо на воду опустите, а река свое дело сделает.

Они ему в ответ — полно, мол, сказки рассказывать. А он им опять: вы баночку соли положите и на капустный лист, да на речку. Бабы так и сделали — на капустный лист хлеба и соли положили. И вот, сколько тысяч лет прошло, люди не видывали, чтобы река вверх пошла да бережно хлеб-соль понесла. А эта пошла, тащила и хлеб, и одежонку, и ружьишко — все тащила.

Старый пастух спустился с гор вниз. Рассказали ему об этом, но он не удивился. Я, говорит, в неё всегда верил. Здоровая, хорошая вода, она еще не то сделает, она все может. Так и вышло.

Каждый день приходил старик в лагерь партизан. Под какой бы скалой ни были — всюду находил. Однажды пошел, а сына нет, и еще многих нет.

— Где они? — спросил старик.

Смущенно отвернувшись от него, некоторые хотели сказать неправду — внизу, мол, что-то задержались. Только речка шепнула: «Не верь, дедушка, убиты они, нет их».

Думаете, заплакал старик? Нет. Знал он, на что сын идет. Такое сильное сердце, такое честное сердце иначе жить не смогло. Он не заплакал, только попросил, когда пришел к голове реки, попросил по-стариковски:

— Тяжко тебе, река, ты так много вверх тащила. Слушай, что я попрошу. Не дай надругаться над телом мальчика, укради, притащи его мне, придам сына земле, посажу на могилке куст роз. Пожалей меня, старика, я тебе еще раз спасибо скажу. Тебе ведь ласковое слово тоже надо.

А уж она-то ворчала, искала то, что просили. Люди говорили — на реке неспокойно. А в это время она мальчика искала. Нашла, бережно приняла в свои воды, а потом потихонечку вверх, вверх понесла и к ногам старика положила. Не заплакал старик. О чём плакать? Имя его сына и в земле, и в воде записано. Такие не умирают! Сказки будут о нём слагать, песни петь, и никто черного слова не скажет.

Старик придал сына земле. На этом месте разросся пышный куст роз. Кто ни едет, ни идёт, говорит: эх, красота, какая! А ведь не все знают, какой красоты был мальчик.

Пастух давно уже ушел в землю, а мальчик живет.